Мама и баба

Во многих языках мира есть обозначающие родителей слова типа “мама”, “папа/баба”. Причина кроется в том, что ребёнку, не владеющему речью, губные звуки воспроизвести легче всего, потому что он видит орган артикуляции. Довольные родители, в свою очередь, считают, что дети обращаются к ним. Так и повелось 🙂

Infants typically go through a phase when they utter mamama, babababa sequences. Fond parents gleefully assume their child is referring to them, which is why words such as mama and papa are found the world over as pet names for parents (Jakobson 1962/1971). In fact, the child is instinctively exercising its vocal organs in an enjoyable and non-meaningful way.

The Seeds of Speech: Language Origin and Evolution (Jean Aitchison).

Довлеет дневи злоба его

Древнерусское слово «довлеть» происходит от того же корня, что и «довольно», и первоначально означало «быть достаточным», «хватать» (чего- нибудь, а не кого-нибудь!). Вспоминается древнее изречение: «Довлеет дневи злоба его», что в переводе на современный язык означает: «Хватает дню его забот». (Уместно отметить, что старинное — в смысле «забота» — ныне забытое слово «злоба» до сих пор сохранилось в словах «злободневный», «злободневность» и в выражении «на злобу дня».)
<…>
Так, в 1848 году А. И. Герцен в письме своему другу Н. П. Огареву писал:
«Сколько ни имей сил, их не довлеет»…
До сих пор существует — правда, отмирая, — старинное слово «самодовлеющий», которое означает «самостоятельный», «независимый», «обходящийся своими силами»…

Кроме этого основного значения, слово «довлеть» имело еще смысл «удовлетворять», «соответствовать», «подобать».
Это легко доказать.
Открываю составленную Д. Н. Садовниковым и вышедшую в 1876 году книгу «Загадки русского народа». На стр. 284 читаю старинную загадку, которая начинается так: «Жал молодец с девицей; им навстречу — барин на тройке: “Молодец! Тебе не довлеет с девицей жать поздно вечером…”» — и т. д.
<…>
И вдруг — лет тридцать тому назад — в силу чьей-то ошибки, основанной на внешнем звуковом сходстве, слово «довлеть» приобрело смысл «давить», «подавлять».

/Б. Н. Тимофеев/

Весь Маркес в одном предложении

Если кто-то учит испанский и ищет, чего бы в этой связи почитать, забудьте о Маркесе. Маркес не хочет, чтобы вы знали испанский. Я вообще не знаю, во что превратились наши с ним отношения после этого предложения (888 слов, если кому интересно):
“Se sentía tan seguro con el amparo del general Rodrigo de Aguilar y la asistencia de Patricio Aragonés, que empezó a descuidar sus presagios de conservación y se fue haciendo cada vez más visible, se atrevió a pasear por la ciudad con sólo un edecán en un carricoche sin insignias contemplando por entre los visillos la catedral arrogante de piedra dorada que él había declarado por decreto la más bella del mundo, atisbaba las mansiones antiguas de calicanto con portales de tiempos dormidos y girasoles vueltos hacia el mar, las calles adoquinadas con olor de pabilo del barrio de los virreyes, las señoritas lívidas que hacían encaje de bolillo con una decencia ineluctable entre los tiestos de claveles y los colgajos de trinitarias de la luz de los balcones, el convento ajedrezado de las vizcaínas con el mismo ejercicio de clavicordio a las tres de la tarde con que habían celebrado el primer paso del cometa, atravesó el laberinto babélico de l comercio, su música mortífera, los lábaros de billetes de lotería, los carritos de guarapo, los sartales de huevos de iguana, los baratillos de los turcos descoloridos por el sol, el lienzo pavoroso de la mujer que se había convertido en alacrán por desobedecer a sus padres, el callejón de miseria de las mujeres sin hombres que salían desnudas al atardecer a comprar corbinas azules y pargos rosados y a mentarse la madre con las verduleras mientras se les secaba la ropa en los balcones de maderas bordadas, sintió el viento de mariscos podridos, la luz cotidiana de los pelícanos a la vuelta de la esquina, el desorden de colores de las barracas de los negros en los promontorios de la bahía, y de pronto, ahí está, el puerto, ay, el puerto, el muelle de tablones de esponja, el viejo acorazado de los infantes más largo y más sombrío que la verdad, la estibadora negra que se apartó demasiado tarde para dar paso al cochecito despavorido y se sintió tocada de muerte por la visión del anciano crepuscular que contemplaba el puerto con la mirada más triste del mundo, es él, exclamó asustada, que viva el macho, gritó, que viva, gritaban los hombres, las mujeres, los niños que salían corriendo de las cantinas y las fondas de chinos, que viva, gritaban los que trabaron las patas de los caballos y bloquearon el coche para estrechar la mano del poder, una maniobra tan certera e imprevista que él apenas tuvo tiempo de apartar el brazo armado del edecán reprendiéndolo con voz tensa, no sea pendejo, teniente, déjelos que me quieran, tan exaltado con aquel arrebato de amor y con otros semejantes de los días siguientes que al general Rodrigo de Aguilar le costó trabajo quitarle la idea de pasearse en una carroza descubierta para que puedan verme de cuerpo entero los patriotas de la patria, qué carajo, pues él ni siquiera sospechaba que el asalto del puerto había sido espontáneo pero que los siguientes fueron organizados por sus propios servicios de seguridad para complacerlo sin riesgos, tan engolosinado con los aires de amor de las vísperas de su otoño que se atrevió a salir de la ciudad después de muchos años, volvió a poner en marcha el viejo tren pintado con los colores de la bandera que se trepaba gateando por las cornisas de su vasto reino de pesadumbre, abriéndose paso por entre ramazones de orquídeas y balsaminas amazónicas, alborotando micos, aves del paraíso, leopardos dormidos sobre los rieles, hasta los pueblos glaciales y desiertos de su páramo natal en cuyas estaciones lo esperaban con bandas de músicas lúgubres, le tocaban campanas de muerto, le mostraban letreros de bienvenida al patricio sin nombre que está sentado a la diestra de la Santísima Trinidad, le reclutaban indios deshalagados de las veredas que bajaban a conocer el poder oculto en la penumbra fúnebre del vagón presidencial, y los que conseguían acercarse no veían nada más que los ojos atónitos detrás de los cristales polvorientos, veían los labios trémulos, la palma de una mano sin origen que saludaba desde el limbo de la gloria, mientras alguien de la escolta trataba de apartarlo de la ventana, tenga cuidado, general, la patria lo necesita, pero él replicaba entre sueños no te preocupes, coronel, esta gente me quiere, lo mismo en el tren de los páramos que en el buque fluvial de rueda de madera que iba dejando un rastro de valses de pianola por entre la fragancia dulce de gardenias y salamandras podridas de los afluentes ecuatoriales, eludiendo carcachas de dragones prehistóricos, islas providenciales donde se echaban a parir las sirenas, atardeceres de desastres de inmensas ciudades desaparecidas, hasta los caseríos ardientes y desolados cuyo s habitantes se asomaban a la orilla para ver el buque de madera pintado con los colores de la patria y apenas si alcanzaban a distinguir una mano de nadie con un guante de raso que saludaba desde la ventana del camarote presidencial, pero él veía los grupos de la orilla que agitaban hojas de malanga a falta de banderas, veía los que se echaban al agua con una danta viva, un ñame gigantesco como una pata de elefante, un huacal de gallinas de monte para la olla del sancocho presidencial, y suspiraba conmovido en la penumbra eclesiástica del camarote, mírelos cómo vienen, capitán, mire cómo me quieren. “

Символизм

Великим язык делают люди, которые даже в предисловии к столь технической литературе как справочник по французской грамматике анонсируют аббревиатуры фразами в стиле: “Авторы не посчитали себя обязанными отказаться от удобств сведённого к минимуму символизма, соединяющего в себе точность и краткость”.

Бабий ум

Бабий ум — или перекати-поле (Gysophila paniculata), растение из сем. гвоздичных. На иных (истощённых полях) произрастает только «перекати-поле», или, как иные называют, «бабий разум». (П. Небольсин. Рассказы проезжего).

Habeo

“Немецкий глагол habe [хa:бе] означает ‘имею’. То же самое значение и у латинского глагола habeo [хaбео:]. В форме повелительного наклонения эти глаголы орфографически совпадают даже полностью: habe! ‘имей!’. Казалось бы, у нас есть все основания для того, чтобы сопоставить эти слова друг с другом и говорить об общности их происхождения. Но на самом деле такой вывод был бы ошибочным. В результате фонетических изменений, происшедших в германских языках, латинскому с [к] в немецком языке стало соответствовать h [x]: Латинский язык Немецкий язык collum [кoллум] Hals [хальс] ‘шея’ caput [кaпут] Haupt [хaупт] ‘голова’ cervus [кeрвус] Hirsch [хирш] ‘олень’ cornu [кoрну] Horn [хорн] ‘рог’ culmus [кyльмус] Halm [хальм] ‘стебель, соломина’ Здесь перед нами не случайные единичные совпадения, а закономерная система соответствий между начальными звуками приведённых латинских и немецких слов, в чем также можно убедиться, заглянув в таблицу соответствий. В этой таблице нет места для сопоставления немецкого habe с латинским habeo. Но зато полным фонетическим соответствием немецкому habe будет латинское capio [кaпио:] ‘беру’, хотя значение этого слова, на первый взгляд, не совсем подходит для сравнения. Однако значения глаголов «беру» и «имею» очень часто бывают тесно между собой связаны, так как глагол «имею» выражает результат действия глагола «беру».”

К истокам слова. Рассказы о науке этимологии. (Откупщиков Ю. В.).

Человек, который смеётся

“О матери, впереди которой шествовали две дочки, он говорил: «Это дактиль»; об отце, за которым шли два его сына: «Это анапест»; о внуке, шагавшем между дедом и бабушкой: «Это амфимакр». При таком обилии знаний можно жить только впроголодь”.